|
Итог дня: два чана картошки. Едим все: Аля, Надя, Ирина, я, Надя - Ирине, лукаво:
- Кушай, Ирина, она сладкая, с сахаром.
Ирина, тупясь и отворачиваясь: - Ннне...
20 марта, Вместо «Монпленбеж», задумавшись, пишу «Монплэзир» (Мопрlаisir вроде маленького Версаля XVIII в ).
Благовещение 1919 г.
Цены:
1 ф<унт> муки-- 35 р<ублей>
1 ф<унт> картошки - 10 р<ублей>
10 ф<унтов> моркови - 7 р<ублей> 50 к<опеек>
1 ф<унт> луку - 15 р<ублей>
селедка -. 25 р<ублей>
(Жалованье - ставки у нас еще не прошли - 775 руб<леи> в месяц.)
25-го апреля 1919 г.
Ухожу из Комиссариата. Ухожу потому что не могу составить классификации. Пыталась, из жил лезла, - ничего. Не понимаю Не понимаю, чего от меня хотят: «Составьте, сопоставьте, рассортируйте... Под каждым делением - подразделение». Все в одно слово, как спелись. Опросила всех: от заведующего отделом до одиннадцатилетнего курьера - «Совсем просто». И, главное, никто не верит, что не понимаю, смеются.
Наконец, села к столу, обмакнула перо в чернила, написала: «Классификация», потом, подумав; «Деления», потом еще, подумав: «Подразделения». Справа и слева. Потом застыла.
Прослужила 5'/2 месяцев, еще бы две надели - и отпуск (с зачетом жалованья). Но не могу. И вырезки за три месяца не наклеены, И на ять начинают поглядывать: «Неужели, товарищ, еще не привыкли?»... Классификацию нужно представить к 28-му. Последний срок. Нужно отдать справедливость, коммунисты доверчивы и терпеливы, в старорежимном учреждении меня бы, сразу разглядев, сразу выгнали. Здесь я сама подаю в отставку. Заведующий М<иллер>, прочтя мое заявление, коротко:
- Лучшие условия?
- Военный паек и льготные обеды на всех членов семьи. (Молниеносный и наглейший вымысел.)
- Тогда не смею задерживать. Только не прогадайте; такие учреждения быстро рушатся.
- Я ответственным работником.
- По чьей рекомендации?
- Двух членов партии до Октября.
- Чем поступаете?
- Переводчиком.
- Переводчики очень нужны. Желаю успеха.
Выхожу. Уже в дверях - оклик:
- Товарищ Эфрон, классификацию, конечно, представите?
Я, умоляюще:
- Все материалы налицо... Мой заместитель легко справится... Уж лучше вычтите из жалованья!
Не вычли. Нет, руку на сердце положа, от коммунистов я по сей день, лично, зла не видела. (Может быть - злых не видела!) И не их я ненавижу, а коммунизм. (Вот уж два года, как со всех сторон слышу: «Коммунизм прекрасен,коммунисты - ужасны!» В ушах навязло!)
Но, возвращаясь к классификации (озарение: не к ней ли сводится весь коммунизм?!) - точь-в-точь то же, что пятнадцати лет с алгеброй (семи - с арифметикой!). Полные глаза и пустой лист. То же, что с кройкой - не понимаю, не понимаю: где влево, где вправо, в висках винт, во лбу свинец. То же, что с продажей на рынке, когда-то - с наймом прислуги, со всем моим стопудовым земным бытом: не понимаю, ни могу. Не выходит.
Думаю, если бы других заставили писать «Фортуну», они бы почувствовали точно то же, что я.
Поступлю в Монпленбеж, - в Картотеку.
26-го апреля 1919.
Только что вернулась, и вот, великая клятва: не буду служить Никогда. Хоть бы умерла.
Было так. Смоленский бульвар, дом в саду. Вхожу. Комната как гроб. Стены из карточек: ни просвета. Воздух бумажный (не книжный, благородный, а - праховый. Так, разница между библиотекой и картотекой: там храмом дышишь, здесь - хламом!). Устрашающе-нарядные барышни (сотрудницы). В бантах и в «ботах». Разглядят - запрезирают. Сижу против решетчатого окна, в руках русский алфавит. Карточки надо разобрать по буквам (все на Л. все на Б), потом по вторым буквам, то есть: Абрикосов, Авдеев, потом по третьим. Так с 9-ти утра до 5 '/2 вечера. Обед дорогой, есть не придется. Раньше давали то-то и то-то, теперь ничего не дают. Пасхальный паек пропущен. Заведующая - коротконогая сорокалетняя каракатица, в корсете, в очках, страшная. Чую бывшую инспектрису и нынешнюю тюремщицу, С язвительным простосердечием изумляется моей медлительности: (У нас норма - двести карточек в день. Вы, очевидно, с этим делом незнакомы"... Плачу. Каменное лицо и слезы как булыжники. Это скорей похоже на тающего оловянного идола, чем на плачущую женщину. Никто не видит, потому что никто не поднимает лба: конкурс на быстроту:
- У меня сколько-то карточек!
- У меня столько-то.
И вдруг, сама не понимая, встаю, собираю пожитки, подхожу к заведующей:
- Я сегодня не записалась на обед, можно сходить домой?
Зоркий очкастый взгляд:
- Вы далеко живете?
- Рядом.
- Но чтобы через полчаса были здесь. У нас это не полагается.
- О, конечно.
Выхожу - все еще статуей. На Смоленском рынке слезы - градом. Какая-то баба, испуганно:
- Ай обокрали тебя, а, барышня! И вдруг - смех! Ликованье! Солнце во все лицо! Конечно. Никуда. Никогда.
Не я ушла из Картотеки: ноги унесли! Душа- ноги, вне остановки сознания. Это и есть инстинкт.
|
