Марина Цветаева
 VelChel.ru 
Биография
Хронология
Семья
Цитаты
Галерея
Памятники Цветаевой
Стихотворения 1906—1920
Стихотворения 1921—1941
Стихотворения по алфавиту
Статьи
Поэмы
Проза
  Повесть о Сонечке
  Мои Службы
  Открытие музея
  Музей Александра III
  Жених
  Мой Пушкин
  Наталья Гончарова (Жизнь и творчество)
  … Автопортрет с лилиями
… Уличка
  … Мастерская
  … Трехпрудный
  … Младенчество
  … Две Гончаровы
  … «Моя родословная»
  … Первая Гончарова
  … Притча
  … «Внешние события»
  … Русские работы
  … Защита твари
  … Первая заграница
и последняя Россия
  … Сделка с совестью
  … Выставки
  … После-России
  … Гончарова и театр
  … Из бесед
  … Повторность тем
  … Гончарова и школа
  … Гончарова и машина
  … Заграничные работы
  Октябрь в вагоне
  Вольный проезд
Автобиографическая проза
Статьи и эссе
О творчестве автора
Об авторе
Переписка
Ссылки
 
Марина Ивановна Цветаева

Проза » Наталья Гончарова (Жизнь и творчество) » Уличка

Уличка

О ты, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло,
Моя напасть, мое богатство -
Мое святое ремесло!
Каролина Павлова

Не уличка, а ущелье. На отстояние руки от тела стена: бок горы. Не домб, а горы, старые, старые горы. (Молодых гор нет, пока молода - не гора, гора - так стара.) Горы и норы. В горе и норе живет.

Не уличка, а ущелье, а еще лучше - теснина. Настолько не улица, что каждый раз, забыв и ожидая улицы - ведь и имя есть, и номер есть! - проскакиваю и спохватываюсь уже у самой Сены. И - назад - искать. Но уличка уклоняется - уклончивость ущелий! спросите горцев - мечусь, тычусь - она? нет, дом, внезапно раздавшийся двором - с целую площадь, нет, подворотня, из которой дует веками, нет, просто - улица, с витринами, с моторами. Ее нет. Сгинула. Гора сомкнулась, поглощая Гончарову и ее сокровища. Не попасть мне нынче к Гончаровой, а самой пропасть. Правая, левая? С.-Жерменская площадь, Сена? Где -что? И относительно какого что это где?

И вдруг - чудо! - быть не может! может, раз есть! неужели - она? как же не она - оно - теснина - ущелье! Тут же, между двумя домами, как ни в чем не бывало, будто - всегда была.

Вхожу. Вся уличка взята в железо. Справа решетка, слева решетка. Если бы пальцем или палкой - звук не прекращался бы. Клавиатура охраны, скала страха. Что так хранили, от чего так таились те, за? Есть, очевидно, вещи важнее, чем жизнь, и страшнее, чем смерть. (Чужая тайна и честь любимой).

Уже не ущелье, а тюремный коридор или же зимнее помещение зоологического сада, - только без глаз, тех и тех. Никого за решетками, ничего за решетками, то за решетками. Но - в зверинце и тюрьме исключенное, зверинец и тюрьму исключающее - воздух! Из ущелья дует. Кажется, что на конце его живет ветер, бог с надутыми щеками. Ветер - живет, может ли ветер жить, жить - это где-нибудь, а ветер везде, а везде - это быть. Но есть места с вечным ветром, с каким-то водоворотом воздуха, один дом в Москве, например, где бывал Блок и где я бывала по его следам - уже остывшим. Следы остыли, ветер остался. Этот ветер, может быть, в один из своих приходов - одним из своих прохождений - поднял он и навеки приковал к месту. Место, где вещь - всегда, и есть местопребывание - какое чудесное, кстати, слово, сразу дающее и бытность и длительность, положение в пространстве и протяжение во времени, какое пространное, какое протяжное слово. Так Россия, например, местопребывание тоски, о которой так же дико, как о ветре, сказать: живет. А - живет! И ветер живет. На конце той улички, чтобы лучше дуть в лицо - там, у ее начала.

Всякий ветер морской, и всякий город, хотя бы самый континентальный, в часы ветра - приморский. «Пахнет морем», нет, но: дует морем, запах мы прикладываем. И пустынный - морской, и степной - морской. Ибо за каждой степью и за каждой пустыней - море, за-пустыня, за-степь. - Ибо море здесь как единица меры (безмерности).

Каждая уличка, где дует, портовая. Ветер море носит с собой, превносит. Ветер без моря больше море, чем море без ветра. Ветер в моей уличке особый, в две струи. (Зрительно: из арапских губ толстощекого бога расходится в два жгута.) Морской, как всякий, и старый, как только он. Есть молодые ветра, есть - молодеющие с каждым мигом - всего, что по пути! (Младенческие ветра, московские!) Ветер не только вносит, он и вбирает, то есть теряет - изначальную пустоту. С ветром ведь так: вею первым, но пахну последним. Ветер - символ бесформенности - на мой взгляд сама форма движения. Содержание - путь. Этот стар, - летел ко мне четыреста лет, поднятый плащом того из итальянцев засилья, в честь которого уличка, а может быть только его слуги. (На расстоянии - скрадывается.) Стар, а по выходе из моего ущелья будет еще старее, очень уже стары дома.

Перед одним из таких - стою. Я его тоже никогда не узнаю, хотя незабвенен. А незабвенны на этой уличке - все. Если современные неотличимы из-за общности, старые - из-за особости. Какая примета моего? Особый. Все - особые. Общность особости, особь особости. Так, просмотрев подряд сто диковинных растений, так же не отличишь, соединишь их в памяти в одно, как сто растений однородных, наделяя это одно особенностями всех. Так и с домом. И даже номер не помогает - даже 13! - ибо на всю уличку один фонарь, не против моего. Дом не-против фонаря, единственная примета.

В первый мой приход перед одним из домов стоял мотор, и я с самовнушением безысходности поверила, что раз стоит, то именно перед моим, приказала дому быть моим. (Так и оказалось.) Но сегодня мотора нет. Что сегодня - есть?

Близорукость? Беспамятность? Пусть, но главное: представление об уличке, как об ущелье, то есть чем-то сплошном, цельном. Раз не улица, а ущелье, то не дома, а гора, гора справа, гора слева, поди-ка найди дом! Недробимость.

Но - найти нужно. Проще бы: «Сезам, раскройся!» Чтобы вся гора - сразу, а во всей горе - вся сплошь - Гончарова. Но этого, твердо знаю, на сегодня не будет. С такими чудес не бывает, бывает с теми, кому не нужно, именно нужно, одним только и нужно. Раз я верю, что гора может раздаться, зачем же ей мне раздаваться? Со всяким, как я, гора «свои люди», для которых - неблагодарность любимых: - стараться не стоит. Одним дана вера, другим - чудеса.

И - чудо! Тот самый. Настолько тот самый, как если бы сам сказал: вот я. Особый среди особых, несравненный среди несравненных, все превосходные степени исключительности.

Вхожу. Справа светлое окно привратницы - именно привратницы: при вратах, да еще каких! - которой я никогда не видела и которую увидеть боюсь: в таком доме привратнице должно быть, по крайней мере, двести лет, и ей моего приветствия, как мне ее напутствия, не понять. Спешно миную, и в полном разгоне... Куда? Все нежилое. Что самое жилое из нежилого? Есть дома, где живут. Есть дома, которые живут. Сами. Вне людей. Стенами, ступенями, тупиками, выступами, закоулками, стуками, шагами, тенями, - всем, кроме человека. Дома, где «водится» (все, кроме человека). Дома «обитаемые» и, тем, необитаемые. Дома, столь жившие, или - так сильно жившие, что просто живут дальше. Как книга, уже не нуждающаяся ни в авторе, ни в читателях. Источник жизни, хранилище жизни, но уже не игралище ее. Дом, вышедший из игры.

Своды. Норы. Либо упрешься в стену, либо уйдешь навек. Дом не выстроенный, а прорытый. Не руки рыли. Стою, как на перекрестке. Вправо пойдешь - коня потеряешь. Влево пойдешь... Влево.

Дворы старых домов. Не люди мостили, великаны играли. Я камень, ты камень, я больше, ты еще больше, я глыбу, ты - гору. Нога ничего не узнает, непрестанно обманывается. Я глыбу, ты - гору. Я - утес, ты - ничего. Ничего называется яма. Яма то место, с которого, не доиграв, ушли. А мне по нему идти. Много таких мест. Так, с горы да в яму, из ямы да на гору... - проход! Световая щель. Увы, до последней секунды скрывавший свой свет. Вся дикость лаза в ущелье. Сверху течет - вечно. Вверяюсь стенам, знающим, куда идут и ведут. Я - не знаю. Знаю только: под рукой - бока, а под ногой - река. Бывшая. Поворотами реки, как поворотами плеча...

Лестница. Ступени - ибо надо же как-нибудь назвать! - деревянные. При первом заносе ноги, нога же, она же, узнает никогда не испытанные ступени пирамид. Если двор - великаны мостили, то лестницу они уже громоздили. Игра в кубики, здесь - кубы. Я выше, ты еще выше, я утес, ты - ничего. Следы той же игры, веселой для них, страшной для нас. (Так и большевики веселились, а мы боялись, так и большие веселятся, а дети...) Дерево ступеней оковано - окантовано железом. Если вглядеться - а чего не увидишь, ибо чего нет в старом дереве - ряд картин, взятых в железо. Гончарова к себе идет по старым мастерам, старейшему из них - времени.

Площадка за площадкой, на каждой провал - окно. Стекол нет и не было. Для выскока. Памятуя слова: «выше нельзя, потому что выше нет», этажей не считаю. Этажи? Эпохи. По такой лестнице самый быстроногий идет сто лет.

Картина, на которую много глядено, лестница, по которой много хожено, - глядение и хождение по следам всех тех до меня, мой след (взгляд) - последний, я крайняя точка этой поверхности, ее последний слой. Ступени от ходьбы явно протираются, неявно утолщаются. Что нога взяла, то след дал, нога унесла - след привнес. Наслоение шагов, как на стене - теней. Оттого так долго живут старые дома, питаемые всей жизнью, привносимой. Такой дом может простоять вечно, не живым укором, а живой угрозой подрастающим, перерастающим, не перестаивающим. За бывшим не угнаться. Снеси сегодня, я тебя уже не перестоял, всем уже стоянным, выстоянным.

Оттого так долго идут по такой лестнице гости, а хозяева - так долго ждут.

Верх. Тот самый, дальше которого нельзя, ибо дальше нет. Переводя на время - конец четырехсот лет, которые стоит этот дом, то есть нынешнее число - 9-ое ноября 1928 г. - крайний час и миг этого дня. На данную секунду - конец истории.


В этом доме несколько сот лет тому назад жил величайший поэт Франции.

Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   Л   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Ф   Х   Ц   Ч   Ш   Э   Ю   Я   #   

 
 
    Copyright © 2024 Великие Люди  -  Марина Цветаева