Гончарова и машина
В нашем живописании доселе все спевалось. Гончарова природы, народа, народов, со всей древностью деревенской крови в недавности дворянских жил, Гончарова - деревня, Гончарова - древность. Гончарова - дерево, древняя, деревенская, деревянная, древесная, Гончарова с сердцевиной вместо сердца и древесиной вместо мяса, - земная, средиземная, красно- и- черно-земная, Гончарова - почвы, коры, норы -
боящаяся часов («Вы только послушайте! Ведь это лошадь бежит по краю земли!»),
сопутствующая лифту,
пылящая пылесос (так и лежит в пыли, как в замше)
- Гончарова первая ввела машину в живопись.
Удар пойдет не оттуда, откуда ждут. Машина не мертвая. Не мертво то, что воет человеческим - нечеловеческим! - голосом, таким - какого и не подозревал изобретатель! - сгибается, как рука в локте, и как рука же, разогнувшись, убивает, ходит, как колено в коленной чашке, не мертво, что вдруг - взрывается или: стоп - внезапно отказывается жить. Машина была бы мертва, если бы никогда не останавливалась. Пока она хочет есть, пока она вдруг не хочет дальше или не может больше, кончает быть - она живая. Мертвым был бы только perpetuum mobile (чего? смерти, конечно). В ее смертности - залог ее живости. Раз умер - жил. Не умирает на земле - только мертвец.
Не потому, что мертвая, противуставляю машину живой Гончаровой, а потому что - убийца. Чего? Спросите беспалого рабочего. Спросите любого рабочего. Не забудьте и крестьянина, у которого дети «в городе». Спросите русских кустарей. Убийца всего творческого начала: от руки, творящей, до творения этой руки. Убийца всего «от руки», всего творчества, всей Гончаровой. Гончаровой машины - лишняя, но мало лишняя - еще и помеха: то внешне - лишнее, становящееся - хоти не хоти - внутренним, врывающееся - через слух и глаз - внутрь. Гончарова скачущую лошадь часов слышит в себе. Сначала скачущую лошадь на краю света, потом внутри тела: сердца. Физическое сердцебиение в ответ и в лад. Как можно, будучи Гончаровой - самим оком, самим эхом, - не отозваться на такую вещь, как машина? Всей обратностью отзывается, всей враждой. Вводи не вводи в дом, но ведь когда-нибудь из дома - выйдешь! А не выйдешь - сама войдет, в виде - хотя бы жилетных часов - гостя. И лошадь будет скакать. (Знаю эту лошадь: конь Блед, по краю земли - конца земли!)
Гончарова с машиной в своих вещах справляется с собственным сердцем, где конь, с собственным сердцем, падающим в лифте - в лифт же! - с собственной ногой, переламывающейся по выходе с катящейся лестницы. О, бессмыслица! мало сознания, что земля катится, нужно еще, чтобы под ногой катилась! о уничтожение всей идеи лестницы, стоящей нарочно, чтобы мне идти, и только пока иду (когда пройду, лестницы опять льются! в зал, в пруд, в сад), - уничтожение всей идеи подъема, ввержение нас в такую прорву глупости: раз лестница - я должен идти, но лестница... идет! я должен стоять. И ждать - пока доедет. Ибо не пойду же я с ней вместе, дробя ее движение, обессмысливая ее без того уже бессмысленный замысел: самоката, как она обессмыслила мой (божественный): ног. Кто-то из нас лишний. Глядя на все тысячи подымающихся (гончаровское метро Mabillon, где я ни разу за десятки лет не подымалась, по недвижущейся, с соседом), глядя на весь век, - явно я.
Пушкин ножки воспевал, а я - ноги!
«Maison roulante» «Дом на колесах» (фp.). (детская книжка о мальчике, украденном цыганами), - да, tapis roulant [эскалатор - фр.] - нет.
Чтобы покончить с катящейся лестницей: каждая лестница катится 1) когда тебя на ней нет 2) в детстве, когда с нее.
Гончарова машину изнутри - вовне выгоняет, как дурную кровь. Когда я глазами вижу свой страх, я его не боюсь. Ей, чтобы увидеть, нужно явить. У Гончаровой с природой родство, с машиной (чуждость, отвращение, притяжение, страх) весь роман розни - любовь.
Машина - порабощение природы, использование ее всей в целях одного человека. Человек поработил природу, но, поработив природу, сам порабощен орудием порабощения - машиной: сталью, железом, природой же. Человек, природу восстановив против самой себя, с самой собой стравив, победителем (машиной) раздавлен. Что не избавило его от древнего рока до - конца - во-веки непобедимого побежденного - природы: пожаров, землетрясений, извержений, наводнений, откровений... Попадение под двойной рок. Человек природу с природой разъединил, разорвал ее напополам, а сам попал между. Давление справа, давление слева, а еще сверху - Бог, а еще снизу - гроб.
Но - природа своих познаша. Откажемся от личных преимуществ и немощей (то, что я опережаю лифт, - моя сила, то, что я в него боюсь встать, - мой порок). Есть давность у нововведений. Фабричная труба почти природа, как колокольня. Рельсы уже давно река, с набережными - насыпями. Аэроплан завтра будет частью неба, зачем завтра, когда уже сейчас - птица! И кто же возразит против первой машины - колеса?
И, может быть, минуя все романы, любви и ненависти, Гончарова просто приняла в себя машину, как ландшафт [Это сделал].
Машина не только поработитель природы, она и порабощенная природа, такая же, как Гончарова в городе. Машина с Гончаровой - союзники. Соответствие. Солдата заставляют расстреливать - солдата. Кто он? Убийца. Но еще и самоубийца. Ибо часть армии, как его же пуля - часть руды. Солдат в лице другого такого же сам себя, самого себя убивает. В самоубийце слиты убийца и убиенный. Солдат может отказаться - отказывается (расстрел мисс Кавель, узнать имя солдата). Но и машина отказывается. Отказавшийся солдат - бунт. Отказавшаяся машина - взрыв. На том же примере - осечка. Гончарова, отказывающаяся в лифт, - тот же лифт, отказывающийся вверх. Природа не захотела.
Если Гончарова с машиной, орудием порабощения, во вражде, с машиной, природой порабощенной, она в союзе. «Мне тебя, руда, жаль».
Все это догадки, домыслы, секунды правды. А вот - сама Гончарова: «Принцип движения у машины и у живого - один. А ведь вся радость моей работы - выявить равновесие движения».
Показательно, однако, что впервые от Гончаровой о машине я услышала только после шести месяцев знакомства.
Показательна не менее (показывать, так все) первая примета для Гончаровой дороги в Медон (который от первого ее шага становится Медынью): «Там, где с правой стороны красивые трубы такие... то две, то пять, то семь... то сходятся, то расходятся...«
|
