Примечания
Письмо 1
[1] Письмо датируется следующим днем по отъезде Цветаевой из Орловки 21 июня 1908 г. (см. письмо 2).
[2] О доминанте этого настроения у М.Цветаевой в те годы пишет и А.И. Цветаева, связывая его с воспоминаниями о матери (см. АИЦЗ. 270), что было, на наш взгляд не просто тоской по умершей (как и весь ранний опыт утрат от Н.Иловайской до П.Эфрона - лишь частичное объяснение цветаевской тоски), но и унаследованным качеством материнской души. Ср.: «Видно грусть оставила в наследство / Ты, о мама, девочкам своим!» («Маме», ВА). Ср. также отзыв о матери в письме к В.В. Розанову от 8 апреля 1914 г.: «У каждого [из родителей] своя рана в сердце. У мамы - музыка, стихи, тоска /.../ Ее измученная душа живет в нас /.../» (Соч.2. 455). Тему тоски продолжает лирика ЮС, где она достигает наибольшей эмоциональной напряженности и выразительности. Ср.: «Сколько темной и грозной тоски / В голове моей светловолосой» («Вы, идущие мимо меня...», 1913) и «За то, что мне так часто слишком грустно / И только двадцать лет» («Уж сколько их упало в эту бездну...», 1913). Позднее это состояние души М.И. Цветаева считала непременным свойством поэта; так, в программной статье «Искусство при свете совести» (1932) она писала: «/.../ зерно зерна поэта /.../ - сила тоски» (Соч.2. 396)..
[3] От нее я бегу к людям, к книгам, даже к выпивке - Данное признание, думается, по-отрочески преувеличено. Никакой особенной тяги к вину у М.Цветаевой, по свидетельству ее сестры, никогда не было (Бес. АЦ). О позднем враждебном отношении Цветаевой к «напиткам» и прочим наркотикам - см. ее жестокую отповедь в письме к А.С. Штейгеру 1936 г. (Новый мир. 1969. No4. С.210).
[4] «от перемены мест не меняется» - Ср.: «Все наше же лицо встречает нас в пространстве / Оазис ужаса в песчаности тоски» (перевод с франц. поэмы Ш.Бодлера «Плаванье», 1940).
[5] мне это напоминает алгебру «от перемены мест множителей произведение не меняется» - Неоднократно возникающие в письмах ассоциации с алгеброй и химией объясняются, по всей видимости, озабоченностью Цветаевой предстоящими экзаменами по этим предметам (см. прим. 14).
[6] ...хочется уйти из жизни - Это заявление 15-летней Цветаевой вполне соответствует духу того времени. Пореволюционные годы, принесшие с собой разочарование и пессимизм, были отмечены значительным ростом числа самоубийств, особенно среди молодежи. Эпидемия самоубийств, как писал К.И. Чуковский, свирепствовала не только в жизни, но и в современных книгах. Анализу психологических и социальных причин этого явления были посвящены публикации: Самоубийство: Сборник статей / Статьи В.В. Розанова, Р.В. Иванова-Разумника, Ю. И. Айхенвальда, Н. Я. Абрамовича и др. М.: Заря, 1911; Чуковский К. Самоубийцы // Речь. 1912. No 352. 23 дек. С.3; No 353. 24 дек. С.2 и др.
Влияние времени нельзя не учитывать, принимая во внимание признание Цветаевой. Однако, для мыслей о самоубийстве у нее могли быть и сугубо внутренние причины. Уже в те годы, как нам думается, сложилось ее личное отношение к этой проблеме. И если рассматривать заявление Цветаевой в жизненной перспективе, то его внутренняя мотивация приобретает безусловный вес.
Стремление к добровольному уходу проявилось у Цветаевой достаточно рано. О первой ее попытке, точнее намерении уйти из жизни пишет А.И. Цветаева в юношеской книге «Дым, дым и дым» (М., 1916): «/.../ она шла топиться в Obère Alb (оттого, что я ее «не понимала») (ей было 12 лет)» (С. 155). Гимназическая подруга М.Цветаевой, С.И. Липеровская (Юркевич), вспоминает о ее культе ранней смерти: «Прожить короткую, но яркую жизнь было девизом Марины», - и о предчувствии ею трагического конца: «/.../ и она показывала жестом, что надевает на шею петлю» (Липеровская С. Юные годы Марины Цветаевой; копия из архива публикаторов). Тему добровольного ухода из жизни, впервые зазвучавшую в письме к Юркевичу, продолжает стихотворение «Молитва» (1909), которым М.Цветаева отметила свое 17-летие, и хотя в нем не говорится прямо о самоубийстве, оно логически подразумевается в финальном призыве героини (ср. иной оттенок подобного призыва в стихотворении «В тяжелой мантии торжественных обрядов...», 1913). В воспоминаниях А.И. Цветаевой упоминается о прощальном письме М.Цветаевой 1909-1910 гг. и о ее попытке самоубийства зимой 1910 г. на спектакле «Орленок» (драма Э.Ростана) с участием С.Бернар (см. АИЦЗ. 322-327, 716-717). Мы не разделяем мнений по этому поводу В.Швейцер и В.Лосской, сводящихся к тому, что попытки самоубийства скорее всего не было (см.: Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. Fontenay-aux-Roses: Синтаксис, 1988. С.84-85; Лосская В. Марина Цветаева в жизни: Неизданные воспоминания современников. Tenafly: Эрмитаж, 1989. С.36-38). Нет сколько-нибудь серьезного противоречия в несовпадении указанного в письме и реализованного в действительности способов покушения: письмо могло быть приготовлено заранее, а конкретный способ выбран в соответствии с часом и местом действия. Психологическая сторона рассказа А.И. Цветаевой не вызывает у нас сомнения. Что же касается датировки упомянутого события, то оно, как нам кажется, ошибочно отнесено ею к масленичной неделе 1910 г. (времени ее поездки в Тарусу), тогда как речь по-видимому должна идти о рождественских каникулах 1908-1909 гг., поскольку труппа С.Бернар в последний раз гастролировала в Москве в декабре 1908 (спектакли «Орленка» были сыграны 14 и 22 декабря на сцене Интернационального театра). Или же М.Цветаева совершила свой поступок на другом спектакле и без участия прославленной французской актрисы (в зимне-весеннем репертуаре московских театров за 1909 и 1910 гг. «Орленок» не значится). В основе этого шага М.Цветаевой, как и прочих ее импульсов к смерти (включая творческие), лежит совокупность внутренних факторов: гнетущее одиночество, в котором она признается Юркевичу, юношеский максимализм и романтическое отношение к миру, наконец - жадное желание жизни, о чем свидетельствует ее «Молитва».
В дальнейшем тема добровольного отказа от жизни преобразуется в шемящий мотив ранней смерти (уже нежеланной и насильственной) и мимолетности земного существования в ЮС (см., например, «Идешь, на меня похожий...», 1913, «Посвящаю эти строки...», 1913, «Стать тем, что никому не мило...», 1913, «Уж сколько их упало в эту бездну...». 1913, «С большою нежностью - потому...», 1915, и др.) и в мотив преждевременного ухода из жизни как неизбежного возмездия грешнице и беззаконнице В1 (см.: «Настанет день - печальный, говорят...», «Говорила мне бабка лютая...», «Веселись, душа, пей и ешь!..» и др.). Добровольный исход в смерть станет одним из лейтмотивов зрелой лирики Цветаевой.
[7] Единственно ради чего стоит жить - революция - Об увлечении Цветаевой революцией в детские и отроческие годы подробно рассказано младшей ее сестрой (см. АИЦЗ). О «революционности» и «бунтарстве» Цветаевой-гимназистки вспоминают также ее бывшие гимназические подруги по пансиону им. В.П.фон Дервиз - С.И. Липеровская (Юркевич), В.К. Перегудова (Генерозова), И.Н. Ляхова (фрагменты их воспоминаний приведены в АИЦЗ. 236-237). М.И. Цветаева во всех автобиографических документах отмечала свое революционное прошлое как важный жизненный этап. См., например, ее «Ответ на анкету» (1926): «Первая встреча с Революцией - в 1902-03 г. (эмигранты), вторая в 1905-06 г. (Ялта, эсеры). Третьей не было» (Соч.2. 7). Рубежной для Цветаевой стала осень 1908 г. Спустя несколько лет она писала В.В. Розанову: «С 14-ти до 16-ти лет я бредила революцией, шестнадцати безумно полюбила Наполеона I, и Наполеона II, целый год жила без людей, одна в своей маленькой комнатке, в своем огромном мире» (там же, 455). О «разрыве с идейностью» в 16-летнем возрасте Цветаева писала и в упомянутом «Ответе на анкету» (там же, 7). Однако, как показывает ее неизданное (гимназическое) письмо к В.Генерозовой, «революционные» настроения продержались в ней по крайней мере до начала 1910 г. Ср. с такой фразой из письма: «А я пойду одна на борьбу, пойду, нерадостная» (копия из архива публикаторов).
«Встречи с Революцией» вызвали к жизни революционные стихи Цветаевой. Впервые она их пишет вНерви, в возрасте 10-ти лет, старшие друзья печатают их в Женеве (см. неизданную автобиографию М.И. Цветаевой 1940 г. и Бес. АЦ). Источники этих публикаций пока не обнаружены. Один из более поздних примеров поэтического «свободомыслия» сестры приводит по памяти А.И. Цветаева (АИЦЗ. 203-204). Судя по анонсам (см. Последние новости. 1932. No 4297. 27 дек. С.4; No 4299. 29 дек. С.3), М.И. Цветаева читала свои детские революционные стихи на вечере «Детских и юношеских стихов» 29 декабря 1932 г. в Доме Мютюалите в Париже (24, рю Сен-Виктор). Какие именно стихи были прочитаны, неизвестно. Одно из революционных стихотворений - «Жертвам школьных сумерек» (о жертвах революции 1905-1907 гг.) вошло в первую поэтическую книгу Цветаевой «Вечерний альбом» (М., 1910). Пафосом подвига и борьбы проникнуто и стихотворение «Месяц высокий над городом лег...» (1908), обращенное к П.Юркевичу (см. Приложение к настоящей публикации).
[8] Похоронный марш - Имеется в виду популярная революционная песня неизвестного автора «Вы жертвою пали в борьбе роковой...», исполнявшаяся как самостоятельная, а также входившая в «Похоронный марш» в контаминации с песней А.Архангельского (А.А. Амосова) «В дороге» («Идет он усталый, и цепи звенят...»). Оба текста датируются концом 70-х - началом 80-х годов XIX в. В революционной песенной традиции «Похоронный марш» бытовал во множестве редакций с многочисленными вариантами. Он был непременным атрибутом рабочих и студенческих демонстраций, исполнялся на похоронах революционеров. Траурный гимн фигурирует во многих известных произведениях русских писателей, в частности, к 1908 г. дважды увидел свет одноименный рассказ А.С. Серафимовича (см.: Серафимович А. Похоронный марш // Сборник товарищества «Знание» за 1906 год. СПб., 1906. Кн.9. С.251-261; Серафимович А. Рассказы. Т.2. Изд. т-ва «Знание». СПб., 1907. С.87-93). Ср. описание рабочей демонстрации у Серафимовича с описанием революционной толпы в письме Цветаевой. «Похоронный марш», по воспоминаниям сестры Цветаевой, был неизменным спутником их ялтинской жизни 1905-1906 гг. (см. АИЦЗ. 205). О присутствии траурного гимна в жизни сестер свидетельствует также раннее воспоминание А.И. Цветаевой из книги «Дым, дым и дым» (М., 1916. С. 156) о пении ею «Похоронного марша» в Пачевской долине летом
1907 г. В 1936 г. М.И. Цветаева перевела четырехстрофную редакцию «Похоронного марша» («Вы жертвою пали в борьбе роковой...») на французский язык. Автограф перевода хранится в ЦГАЛИ.
[9] На языке сестер Цветаевых, страстно любивших собак, сравнение с ними человека означало высшую для него похвалу или свидетельствовало об особом расположении к нему. Эта традиция сохранена А.И. Цветаевой до сегодняшних дней. Ср. с внешним обликом П.Юркевича, запомнившимся сестре поэта: «Кудрявая голова, темные глаза, застенчивый барашек» (Бес. АЦ).
[10] Культ «мелких дел» возник в период кризиса народничества, идейно восходил к «малых дел теории» (1880-е) либерального народника Я.В. Абрамова (последующие 20 лет получили название эпохи «малых дел»).
[11]1] Правильнее: «санинщина» или «санинизм» - по имени главного героя романа Н.П. Арцыбашева «Санин». Роман впервые увидел свет в 1907 г. (Современный мир. No 1-9); в 1908 вышел двумя изданиями (Арцы-башев М. [Сочинения.] Т.З. Санин. СПб., 1908; 2-е изд. СПб.: Жизнь, 1908). Был сразу же переведен на многие языки и вызвал ряд судебных процессов над автором в России и за границей. Увлечение Саниным и его проповедью аморализма было, по мнению М.Горького, «неоспоримым признаком интеллектуального банкротства» современной жизни (Горький М. Собр. соч.: В 30 томах. М.: ГИХЛ, 1953. Т.24. С.48).
Спустя годы М.И. Цветаева помянула арцыбашевского героя в статье «Искусство при свете совести» (1932): «Россия, к ее чести, вернее к чести ее совести и не к чести ее художественности (вещи друг в друге не нуждающиеся), всегда подходила к писателям, вернее: всегда ходила к писателям - как мужик к царю - за правдой, и хорошо, когда этим царем оказывался Лев Толстой, а не Арцыбашев. Россия ведь и у арцыбашевского Санина училась жить!» (Соч.2. 391).
[12] Ср. восприятие современности А.А. Блоком: «Реакция, которую нам выпало на долю пережить, закрыла от нас лицо проснувшейся было жизни. Перед глазами нашими - несколько поколений, отчаявшихся в своих лучших надеждах. Редко, даже среди молодых, можно встретить человека, который не тоскует смертельно, прикрывая лицо свое до тошноты надоевшей гримасой изнеженности, утонченности, исключительного себялюбия. Иначе говоря, почти не видишь вокруг себя настоящих людей, хотя и веришь, что в каждом встречном есть запуганная душа, которая могла бы, если бы того хотела, стать очевидной для всех» (Блок А. Собр. соч.: В 6 томах. Л.: Художественная литература, 1982. Т.4. С.44).
[13] Цветаева дает описание тарусской дачи в очерке «Рождение музея» (1933): «Город Таруса, Калужской губернии. Дача «Песочная». (Старый барский дом исчезнувшего имения, пошедший под «дачу»). Дача Песочная в двух верстах от Тарусы, совсем одна, в лесу, на высоком берегу Оки, - такими березами...» (Цветаева М. Сочинения: В 2 томах. М.: Художественная литература. 1984. Т.2. С.7). Семья Цветаевых снимала эту дачу у гор. Тарусы по долгосрочной аренде в 1892-1910 гг.
[14] Судя по всему, Цветаевой предстояла сдача экзаменов при поступлении в 6-й класс гимназии М.Г. Брюхоненко. О необходимости на ближайшей неделе «везти дочь на экзамен» в Москву говорится в тарусском письме И.В. Цветаева к архитектору Р.И. Клейну от 10 августа 1908 г. (см.: История создания музея. С.261). Без сомнения, речь в письме идет о М.Цветаевой, поскольку в гимназии В.В. Потоцкой, где училась в то время А.Цветаева, экзаменов не было (см. АИЦЗ. 272, а также неизданное письмо И.В. Цветаева к А.А. Иловайской от 9 мая 1908 г.: «Ася в Тарусе, т[ак] к[ак] в младших классах нет экзаменов. Андрюша и Марина очень зубрят» - ЦГИА СССР. Ф.1636. Оп.1. Ед.хр.257. Л.67 об.).
[15] Юркевич (в замужестве Липеровская) Софья Ивановна (1892-1973) - младшая сестра П.И. Юркевича, педагог, писательница, автор воспоминаний о М.И. Цветаевой (в печати).
В 1908 г. окончила с золотой медалью гимназию им. В.П. фон Дервиз, а затем и ее восьмой педагогический класс. Получив от родителей приданое, летом 1910 г. поехала в Париж, где посещала курсы в Alliance Franèaise (М.Цветаева училась там годом раньше). В 1909-1917 С.И. была слушательницей Московских высших женских курсов В.И. Герье, в 1924-1926 прошла переподготовку учителей на Высших научно-педагогических курсах при педагогическом факультете 2-го МГУ; в 1917-1954 преподавала литературу в средней школе, на рабфаке МГУ и в Московском авиационном техникуме. Одновременно с педагогической вела методическую и исследовательскую работу. Автор книг: Жизнь и творчество А.Н. Островского: Материалы для выставки в школе и детской библиотеке. М.: Детгиз, 1956; На родине И.С. Тургенева. М.: Детгиз, 1958; 2-е изд. М.: Детгиз, 1961; За волшебным словом: Жизнь М.М. Пришвина.: Детгиз, 1964. С 1961 г. - член профессионального комитета литераторов.
[16] Речь идет о Симе Мусатовой, соученице М.Цветаевой по гимназии А.С. Алферовой в 1907-1908 гг. (Бес. АЦ).
[17] Цветаев Андрей Иванович (1890-1933) - сводный брат М.И. Цветаевой. Учился в 7-й Московской гимназии (в 1908 перешел в восьмой выпускной класс), затем на юридическом факультете Московского ун-та; впоследствии оставил юриспруденцию, работал в Госторге экспертом по картинам.
[18] Имеется в виду собака Цветаевых (черный сеттер-гордон с рыжими подпалинами), которую Андрей привозил с собой в Тарусу (Бес. АЦ). Об увлечении брата в ту пору охотничьими собаками и о строгом их воспитании, вызывавшем возмущение младших сестер, см.: Цветаева А. О брате моем Андрее Ивановиче Цветаеве // Наука и жизнь. 1987. No 3. С. 112. Ср.: «У брата Андрея наверху [в доме в Трехпрудном пер. - Публ.] обычно было тихо, если только он не играл на мандолине и не бранил собаку» (АИЦЗ. 303).
[19] Цветаев Иван Владимирович (1847-1913) - отец М.И. Цветаевой, известный филолог и историк искусств; заслуженный профессор Московского ун-та, директор Румянцевского музея, основатель и первый директор (с 1911 г.) Музея изящных искусств в Москве. Еще летом 1907 г. И.В. писал архитектору Р.И. Клейну о своем намерении ликвидировать дачу в Тарусе: «Я собираюсь оставить Тарусу навсегда, - частые отъезды в Москву уже стали тяжелы. Переберусь в Московский дачный район. Что делать! Подходит старость с ее недугами. Да с будущего лета надо крепко держаться расстановки предметов» (История создания музея. С.237). Однако дача просуществовала еще три года, пока не была упущена (зимой 1910-1911 гг.) на городских торгах сыном Андреем. Летом 1908 г. И.В. Цветаев бывал в Тарусе наездами, когда ему позволяли служебные дела, но и оттуда письменными указаниями он продолжал руководить работами по созданию будущего Музея изящных искусств. Судя по его переписке, он отдыхал в Тарусе несколько недель в августе, а в середине месяца (как уже упоминалось) должен был везти на экзамен в Москву свою дочь Марину.
[20] Возможно, речь идет о какой-то цветаевской шутке; о ее склонности в те годы к розыгрышам, эпатажу и т.п. пишут все без исключения мемуаристы; Т.Н. Астапова, в частности, отмечает: «/.../ Цветаева была далеко не прочь напроказить, и шутки ее были такими, какие мне никогда не пришли бы в голову» (Юность. 1984. No 8. С.97).
[21] Несходству семей Цветаевых и Юркевичей уделено немало внимания в воспоминаниях С.И. Липеровской (Юркевич). Вот одно из наблюдений мемуаристки: «Весь уклад жизни семьи Марины был для меня необычен: разобщенность членов семьи, своеволие каждого, разница характеров, взглядов, поведения, нежелание считаться с другими и какая-то потаенность, нервозность, - все противоречило отношениям в моей семье» (копия из архива публикаторов). Об атмосфере цветаевского дома тех лет см. также воспоминания сестер поэта - А.И. и В.И. Цветаевых; наиболее ярко эта тема выражена в раннем стихотворении М.И. Цветаевой «Столовая» (ВА).
[22] Цветаева (в замужестве Трухачева) Анастасия Ивановна (p.1894) - младшая сестра М.И. Цветаевой, в то время училась в гимназии В.В. Потоцкой (в 1908 г. перешла в 4-й класс); впоследствии - писатель, автор книги «Воспоминания» (М.: Советский писатель, 1971, 1974, 1983) и др.
[23] Ср. отзыв Цветаевой об изучавшихся в гимназии предметах естествознания, приведенный в воспоминаниях Т.Н. Астаповой: «/.../ по-моему, они скучны. Вот химия мне еще нравится, пожалуй: во время опытов в пробирках получаются такие красивые цвета!» (Юность. 1984. No 8. С.96). Та же мемуаристка пишет, что совсем не помнит Цветаеву на уроках естествознания: возможно, что многие из них она просто не посещала.
[24] Ср. начало письма 4: «Человеческая беседа...» и т.д.
[25] Цветаева имеет в виду рассказ немецкого писателя Г.Гессе «Осенью, пешком», опубликованный в «Русской мысли» (1908. No 4. С. 15-40) в переводе А.Ф. Даманской. В последней главке рассказа - «Туман» приведено стихотворение «В раздумье брожу сквозь туман по земле...», оканчивающееся строкой «И все одиноки»; оно также принадлежит перу Гессе - см. немецкий оригинал: «Im Nebel» («Seltsam, im Nebel zu wandern!..»). Письмо созвучно рассказу настроением одиночества и безысходности и отдельными мыслями. Ср., например, рассуждение Цветаевой о «сталкивании» и «расхождении» людей с аналогичным у Гессе: «Что-то сказочное есть в этом, далекое и скрытое, и мгновеньями вы с жуткой ясностью постигаете во всем этом символ... Что одна вещь другой, и один человек другому, кто бы он ни был, в сущности неумолимо чужд, и что пути наши скрещиваются лишь на несколько шагов, на несколько мгновений, и получают быстро-преходящую видимость близости, соседства и дружбы...» (С.39). Вполне возможно, что и в последующем описании «сцены» из будущей жизни П.Юркевича Цветаева отталкивается от рассказа Гессе.
[26] Такая забота о корреспонденте, принятая в данном случае адресатом, вероятно, за «намек» (см. письмо 3), была свойственна и взрослой Цветаевой. См., например, ее письмо к А.С. Штейгеру от 15 августа 1936: «Если неудобно, чтобы я писала ежедневно - напишите непременно: хотя бы два слова» (Опыты. 1955. No 5. С.56).
[27] Имеется в виду дом Цветаевых в Трехпрудном пер., No 8, где, очевидно, еще не бывал П.Юркевич. Дом этот был дан в приданое В.Д. Иловайской, первой жене И.В. Цветаева; после ее смерти он официально принадлежал отцу поэта (а не В.И. и А.И. Цветаевым, как ошибочно указывает Р.Дэвис, - см. Минувшее. 1989. No 8. С.230).
[28] Юркевич Сергей Иванович (ок. 1888-1919) - брат П.И. Юркевича, средний сын в семье, любимец матери; в то время был студентом медицинского факультета Московского ун-та (который окончил в начале 1910-х по специальности врача-терапевта). В 1913 женился на дочери писателя и революционера Г.А. Мачтета, автора песни «Замучен тяжелой неволей...» (Одно время С.И., как гласит семейная легенда, увлекался дочерью С.И. Мамонтова, но потом заявил, что никогда не женится на женщине богаче его.) В 1914 он был призван на фронт в качестве хирурга. В 1918 получил направление в Солотчу под Рязань, где бушевал сыпной тиф. Умер в Рязани от этой болезни в марте 1919 г.
О какой размолвке с С.Юркевичем идет речь в письме М.Цветаевой, неясно. Из воспоминаний А.И. Цветаевой известно, что он был «первым взрослым гостем» сестер в Трехпрудном переулке. О его первом посещении их дома зимой 1907-1908 она, в частности, пишет: «Он сидел на маленьком нашем красном диванчике и говорил о чем-то с Мариной, «наверное, о революционном», - думала я, не очень слушая, любуясь Сережей. Так же неуверенно, то вспыхивая, то преодолевая застенчивость, мгновенно переходившую в гордость, взглядывала на него Марина» (АИЦЗ. 255). В неизданной части воспоминания А.И. Цветаевой упоминается о ее нежной юношеской дружбе с С.Юркевичем и о том, как он навестил ее весной 1915, приехав с фронта.
[29] Цветаева придерживалась того же мнения и впоследствии. Ср. ее письма к А.В. Бахраху от 30 июня 1923 г.: «...Продолжайте писать ко мне и памятуйте одно: я ничего не присваиваю. Все «сорвавшееся» - мое, от первого Адама до последнего, отсюда невозможность хранить. В Вашем письме я вижу не Вас ко мне, а Вас - к себе. Я случайный слушатель, не скрою, что благодарный. Будемте так: продолжайте думать вслух, я хорошие уши, но этими ушами не смущайтесь и с ними не считайтесь» (Мосты. С.307). Ср. также ее письмо от 8 апреля 1914 г. к В.В. Розанову: «Сев за стол, я сразу взялась за ручку и вот еще не знаю, о чем буду писать» (Соч.2. 453).
[30] Рассказ Л.Н. Андреева «Марсельеза» (1903) впервые увидел свет в «Нижегородском сборнике» (Изд. т-ва «Знание». СПб., 1905. С.30-32); вошел в 3-й том его собрания сочинений - «Мелкие рассказы» (Изд. т-ва «Знание». СПб., 1906. С.237-240). В дальнейшем многократно переиздавался.
[31] Норка, Буян и Утеха - собаки в Орловке. Неравнодушие Цветаевой к собакам наглядно демонстрирует ее очерк «Живое о живом» (1932). Ср. коктебельское письмо С.Я. Эфрона к его сестре от 19 мая 1916 г.: «Марина окружает себя собаками всех цветов радуги...» (Саакянц А. Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества. М.: Советский писатель, 1986. С.98).
[32] Впоследствии Цветаевой никогда не будет свойственна идеализация войны, в то время как романтическая идеализация ее героев, воспевание жертвенного героизма и обреченности станет одним из лейтмотивов ее послереволюционного творчества. Отношение «Цветаевой к войне уже в ЮС носит сначала отстраненный («Но дела нету мне до царских счетов / Народных ссор»; «Война, война! - кажденья у киотов...», 1914), а затем и протестующий характер (см. стихотворения «Германии», 1914, и «Я знаю правду! Все прежние правды - прочь!..», 1915). В 1916 г. она создает стихотворение «Белое солнце и низкие, низкие тучи...», о котором спустя несколько дней после смерти автора в 1941 г. одна из современниц писала: «/.../ неужели поэт, прорыдавший эти слова, не прописал себя на веки веков в великой русской литературе, а значит, и в любой точке российской земли?» (Чуковская Л. Предсмертие // Время и мы. 1982. No 66. С.211). В этот ряд антивоенной цветаевской лирики следует поставить и одно из лучших стихотворений «Лебединого стана» - «Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!..» (1921). И, наконец, взрыв антивоенной темы - в лирическом цикле «Стихи к Чехии» (1938-1939).
[33] В то лето решался вопрос о будущей профессии П.Юркевича, который выбирал между филологией и медициной. Осенью 1908 г. он поступил на историко-филологический факультет Московского ун-та, однако, под влиянием брата, студента-медика, вскоре перешел на медицинское отделение того же ун-та.
[34] В этой воображаемой сцене «жена» и «дочь» П.Юркевича - также плод цветаевского вымысла.
[35] Намек на русский гимн «Боже, Царя храни» (музыка А.Ф. Львова, слова В.А. Жуковского).
[36] В 1908 г. торжественно отмечалось 75-летие русского национального гимна (см. предыдущее прим.). Официально он был введен в России в конце 1833 г. вместо употреблявшегося в 1816-1833 английского гимна «God save the King» композитора и поэта Г.Кэри (H.Carey).
|
