Повсюду листья жёлтые, вода
Прозрачно-синяя. Повсюду осень, осень!
Мы уезжаем. Боже, как всегда
Отъезд сердцам желанен и несносен!
Чуть вдалеке раздастся стук колёс, –
Четыре вздрогнут детские фигуры.
Глаза Марилэ не глядят от слёз,
Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.
Мы к маме жмёмся: «Ну зачем отъезд?
Здесь хорошо!» – «Ах, дети, вздохи лишни».
Прощайте, луг и придорожный крест,
Дорога в Хорбен... Вы, прощайте, вишни,
Что рвали мы в саду, и сеновал,
Где мы, от всех укрывшись, их съедали...
(Какой-то крик... Кто звал? Никто не звал!)
И вы, Шварцвальда золотые дали!
Марилэ пишет мне стишок в альбом,
Глаза в слезах, а буквы кривы-кривы!
Хлопочет мама; в платье голубом
Мелькает Ася с Карлом там, у ивы.
|
О на крыльце последний шепот наш!
О этот плач о промелькнувшем лете!
Какой-то шум. Приехал экипаж.
– «Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!»
– «Марилэ, друг, пиши мне!» Ах, не то!
Не это я сказать хочу! Но что же?
– «Надень берет!» – «Не раскрывай пальто!»
– «Садитесь, ну?» и папин голос строже.
Букет сует нам Асин кавалер,
Сует Марилэ плитку шоколада...
Последний миг... – «Nun, kann es losgehn, Herr?»[1]
Погибло всё. Нет, больше жить не надо!
Мы ехали. Осенний вечер блёк.
Мы, как во сне, о чем-то говорили...
Прощай, наш Карл, шварцвальдский паренёк!
Прощай, мой друг, шварцвальдская Марилэ!
|