|
Среди биографической прозы Марины Цветаевой есть примечательный рассказ «Дом у Старого Пимена». Это воспоминания об историке Дмитрии Ивановиче Иловайском (1832-1920). Об историке, по удивительно точному определению Веры Муромцевой (Буниной), жены Ивана Бунина, тоже писавшей о нём, «всем известного», но «лично которого знали очень немногие». Его известность была поистине всеобщей. Ведь по его книгам, учебникам, выходившим постоянно, десятками изданий, училось не одно поколение гимназистов. Его широкая известность была таковой, что сам он, чисто психологически, воспринимался уже человеком, словно занесённым из далёкого прошлого. Настолько имя его в общественном сознании было устоявшимся и незыблемым.
Но историк Д. И. Иловайский, кроме того, доводился Марине Цветаевой дедушкой – сводным дедушкой, точнее, дедушкой по отцу. Его дочь Варвара Дмитриевна была первой женой отца Цветаевой Ивана Владимировича. Варвара Дмитриевна умерла рано, оставив ему детей – Валерию и Андрея, сестру и брата Марины Цветаевой, по отцу.
Д. И. Иловайский был человеком несчастной судьбы. Первая его семья вымерла вся от туберкулёза – жена и трое детей. Со второй женой Александрой Александровной, которая была на тридцать лет моложе его, у них было трое детей – Серёжа, Надя и Оля. И двое из них умерли взрослыми – двадцать два года и двадцать лет. Словно некий злой рок висел над Д. И. Иловайским, испытывая его широкую душу и крепкую натуру на прочность.
Рассказ «Дом у Старого Пимена» примечателен тем, что даёт довольно полное представление о воззрениях Марины Цветаевой, о её понимании российской истории, о степени проникновения в суть происходящего, о её творческом методе переосмысления, толкования истории. Вообще – о её самопонимании в мире и в литературе. Ведь одно дело стихи, где всё построено на ассоциациях. И другое дело проза, тем более очерковая и историческая, где факты предельно определённы.
На основании несчастий, преследовавших историка, Марина Цветаева создаёт зловещий символ и самого историка, и его дома – «Старого Пимена»: «Это был смертный дом. Всё в этом доме кончалось кроме смерти. Кроме старости. Всё: красота, молодость, прелесть, жизнь. Всё в этом доме кончалось кроме Иловайского… Смертный, мёртвый дом».
Казалось, что такие несчастья, выпавшие на долю историка, могут вызвать только сострадание, сочувствие и жалость. Но это человеческое измерение в очерке Цветаевой отсутствует. Более того, по какой-то немыслимой логике, надо полагать – символической, образной, поэтической она обвиняет Д. И. Иловайского в смертях своих детей. Хотя болезнь туберкулёз была тогда распространённой. У отца Ивана Владимировича обе жены умерли молодыми – Варвара Дмитриевна и Мария Александровна, мать Марины. Но не считала же она свой дом «смертным».
Никакого сострадания в очерке М. Цветаевой нет. В отличие от В. Муромцевой, в очерке которой, – такое сострадание и жалость к Д. И. Иловайскому. Вспоминая его на похоронах дочери Нади, она писала: «Я поразилась видом Дмитрия Ивановича: «Это уже был сгорбленный старик, по лицу его текли слёзы… Прошло с тех пор четверть века, но этих слёз всё не могу забыть… «Старый Пимен» дожил до большевиков и испытал немало. Как его косная душа принимала все, что случилось, не представляю».
Но поистине удивительно то, почему историк «виновен» в смерти своих детей, по мнению Цветаевой. Это – уже за пределами литературы, скорее это – уже из области психологии: «Он был именно жестоковыйным, с шеей, не гнущейся ни перед чем, ни под чем, ни над чем, кроме очередного (бессрочного) труда. Казалось бы, столько предостережений! Если не сбавишь спеси, не сдашь власти, то есть, прежде всего, не сдашься перед очевидностью – и те умрут. Все умрут… Ни одной секунды старик не ощутил себя виноватым».
То есть, историк Д. И. Иловайский обвинялся в том, что не сломался под тяжестью горя. Вот если бы внял предостережениям, сдался перед очевидностью и пал духом, тогда якобы всё было бы иначе, и не было бы никаких смертей. Как и почему это должно было произойти, и произойдёт ли – неведомо. Главное – он должен был «сдать власть» и «сдаться»…
То есть, самое драгоценное в человеке – сила его духа, сохранённая и в горе, стала причиной и поводом для осуждения и даже обвинения историка.
Как видно по всему, поводом для написания Мариной Цветаевой рассказа-воспоминаний «Дом у Старого Пимена» послужил очерк «У Старого Пимена» Веры Муромцевой (Буниной), опубликованный почти три года назад в газете «Россия и Славянство» (Париж, 14 февраля, № 116, 1931). Этим очерком М. Цветаева была очень взволнована, «под непосредственным ударом» от него писала автору в письме от 24 августа 1933 года… Даже задумала роман, где Д. И. Иловайский будет героем, но под другим именем, что осталось, конечно, только в замысле. Есть только очерк «Дом у Старого Пимена», опубликованный в 1934 году, которому она предпослала посвящение: «Вере Муромцевой, одних со мной корней»: «Дорогая Вера! Пишу Вам под непосредственным ударом Ваших писаний, не видя ни пера, ни бумаги, видя – то. Ваша вещь – совсем готовая, явленная, из неё нечего «делать», она уже есть – дело. И никогда не решусь смотреть на неё, как на «материал», либо то, что я пишу, – тоже материал. И то и другое – записи, живое, ЖИВЬЁ, т. е. по мне, тысячу раз ценнее художественного произведения, где все переиначено, пригнано, неузнаваемо, искалечено. (Поймите меня правильно: я сейчас говорю об «использовании» (гнусное слово – и дело!) живого, Вашего Иловайского например – для романа, где он будет героем: с другим именем – и своей внешностью, с домом не у Старого Пимена, а у Флора и Лавра, и т. д. …Какова цель (Ваших писаний и моих – о людях)? ВОСКРЕСИТЬ. Увидеть самой и дать увидеть другим. Я вижу дом у Старого Пимена, в котором, кстати, была только раз, в одной комнате, в одном из её углов, самом тёмном, из которого созерцала стопы Кремля до половины окна, глядящего в сад… Я, конечно, многое, ВСЁ, по природе своей, иносказую, но думаю – и это жизнь. Фактов я не трогаю никогда, я их только – толкую. Так я писала все свои большие вещи…».
В этом письме к В. Н. Буниной Марина Цветаева касается важного для неё вопроса о соотношении исторического и поэтического, о том, как поэт переосмысливает и толкует факты, но об этом – ниже.
Кое-что из очерка В. Муромцевой она использует в своём рассказе. И, хотя И. Бунина она не любила, о чём писала в письме А. А. Тесковой от 24 ноября 1933 года: «Холодный, жестокий, самонадеянный барин», с его женой Верой Николаевной состояла в переписке. И, видимо, дорожила таким общением, так как была страшно одинокой, о чём писала редактору Сан-Франциского журнала «Земля Колумба» Петру Балакшину 25 октября 1936 года: «Я очень одинока в своей работе, близких друзей, верней – у неё (моей работы) среди писателей нет: для старых (Бунина, Зайцева и т. д.) я слишком нова, (и сложна), для молодых – думаете: стара?.. – не-ет! Слишком сильна (и проста)… Мне здесь (и здесь!) ни с кем не по дороге».
В рассказе Марина Цветаева отмечает, что в доме своего сводного деда, историка Д. И. Иловайского они с сестрой Асей никогда не бывали. И понятно, так как всё иловайское в семье «было табу». Вспоминает лишь единственный случай посещения его дома. И запомнились ей кипы издаваемой им авторской газеты «Кремль», которые заслоняли людям свет Божий, не в аллегорическом, не в образном, а в буквальном смысле слова. Ясно, что такой символ – это не детское впечатление, а представление человека в зрелом возрасте, в каком этот рассказ и писался.
[1] reicher Erbе - Богатый наследник (немец.).
[2] Думхейтен - Глупости (немец.).
[3] штекенпферде - Деревянной лошадке па палочке (немец.).
[4] Wenn die Menschen keine Gedanken zum Austausch haben, tauschen sie Karten aus - Когда людям нечего сказать друг другу, они играют в карты (немец.).
[5] tirée а quatre épingles - Буквально: натянутая на четырех булавках (франц.).
[6] mettre les noms sur les figures - Называть вещи своими именами (франц.).
[7] «Hommes vivants» - «Живых людей» (франц.).
[8] bataille de fleurs - Битве цветов (франц.).
[9] en bloc - Весь, целиком (франц.).
[10] contresens - Бессмыслица (франц.).
[11] Quand c'est un caractère, c'est toujours un mauvais (Le Tigre). (Примеч. М. Цветаевой.) Перевод: «Что до характера, то он всегда плох» (Тигр).
[12] rire latent - Невыявленный смех (франц.).
[13] Cherub - Om cherubin — херувим (франц.).
[14] Treppe - Лестницу (немец.).
[15] Klavierübung - Музыкальных упражнений (немец.).
[16] «Invitation á la valse» - «Приглашение к вальсу» (франц.).
[17] — Das Mägdlein schläft — ihr, Eltern, jammert nicht...» - Девочка спит, родители, не грустите (немец.).
[18] «Lied für Elise» - «Песнь для Элизы» (немец.).
[19] Fremdenzimmer - Гостиной (немец.).
[20] Krankenzirnmer - Комнаты для больных (нем.).
[21] lasst mich scheinen, bis ich werde - Какой кажусь, такой я стану (немец.).
[22] Und diese himmlischen Gestalten // Sie fragen nicht nach Mann und Weib - И нет меж облаков небесных // Ни женских ликов, ни мужских (немец.).
[23] gris-perle - Жемчужно-серое (франц.). |
